Так шли дни за днями, и одно, что несколько утешало Анну, это была надежда на приезд тетки. Девочка и сама не могла бы отдать себе отчета в том, чего именно она ждет от этого приезда, но она была уверена, что Татьяна Алексеевна внесет в ее жизнь перемену, и перемену непременно к лучшему.
И вот в один ясный октябрьский день к подъезду подкатил щегольский экипаж Ивана Ильича Миртова, и через несколько секунд Анна услышала в передней голос тетки.
В один миг она уже была подле нее, сияя радостью и готовясь осыпать ее самыми нежными ласками. Татьяна Алексеевна встретила племянницу со своей обыкновенной, добродушно небрежной манерой. Она уклонилась от объятий, которые могли бы смять ее наряд, слегка поцеловала Анну, дружески взяла ее за руку и, оглядывая с ног до головы, заметила:
— У, как ты выросла, совсем большая девица стала! И не растолстела, не загорела. А мы уж боялись, что ты опять деревенщиной станешь. Ну что, как здоровье папаши?
Анна всегда считала свою тетку очень доброю и искренно любила ее, но в тоне и манерах Татьяны Алексеевны было что-то, подавлявшее всякие порывы нежности. Анна мечтала броситься к кому-нибудь на шею, выплакать все свое горе и услышать слово утешения и одобрения, но она с первого же взгляда почувствовала, что отнестись таким образом к изящной нарядной даме, шедшей рядом с ней в комнату больного, совершенно невозможно. Она сдержала слезы, готовые хлынуть из глаз ее, и постаралась весело отвечать на шутливые вопросы гостьи.
Татьяна Алексеевна просидела больше часа у больного и была так весела, рассказывала так много интересного о своих путешествиях, что Матвей Ильич совершенно оживился и сбросил всю свою угрюмость. Прощаясь с гостьей, он сказал ей:
— Уж вы, сестра, пожалуйста, не оставьте мою бедную Анну. Ей скучно со мной, калекой, а одну я не могу ее никуда отпускать: позвольте ей иногда выезжать с вами.
— Еще бы, конечно! — вскричала Татьяна Алексеевна. — Annette должна почаще приезжать к нам, и я сама буду за ней заезжать. Нужно только подумать об ее туалете. В прошлом году она одевалась еще, как девочка; теперь уж это не годится, она выглядит совсем взрослой девицей. Barbe и Lise навезли себе множество обнов из-за границы… Они тебе покажут, душенька, когда ты к нам приедешь. Мы тогда и о твоих костюмах поговорим. Выпроси только у папá побольше денег — я тебя научу, как ими распорядиться.
Татьяна Алексеевна пожала руку больного, ласково потрепала по щеке Анну и вышла из комнаты, слегка шурша длинным шлейфом своего шелкового платья.
Приезд ее действительно внес нечто новое в жизнь Анны, но это новое было нечто другое, как новая забота. Опять бывать в доме тетки, выезжать с нею вместе — об этом удовольствии Анна давно мечтала, но это требовало новых расходов, траты денег, которых у отца ее не было. Откуда, как достать эти деньги? А ведь если не достать их, это будет значить не только отказаться от всяких удовольствий, но и прямо признаться в своей бедности, в невозможности пользоваться ими.
Анна сидела, печально опустив голову и совсем забыв о своем намерении принимать при отце веселый вид.
— Ну, девочка, чего же ты так задумалась? — обратился к ней Матвей Ильич. — Неужели ты не радуешься возвращению тетки?
— Я думаю, мне нельзя будет часто видеться с ней, — проговорила Анна, и слеза блеснула на ее глазах. — Вы слышали, папа, что она говорила о деньгах!
— Ах, ты вот о чем! — вскричал Матвей Ильич. — Неужели же ты думаешь, я не понимаю, что ты не можешь быть одета хуже других. Пожалуйста, будь спокойна! Послезавтра мне обещали достать денег, и я дам тебе довольно на все!
Лицо Анны озарилось радостью, и она от души поблагодарила отца за его доброту.
Через день она имела удовольствие отвезти тетке довольно крупную сумму на свой туалет, она провела несколько часов со своими кузинами и Жоржем, любуясь их заграничными обновками, слушая их рассказы, и среди веселой болтовни забыла на время все свои заботы и огорчения.
Через неделю в комнату ее стали приносить из разных магазинов новые платья, шляпки и прочие вещи, заказанные для нее Татьяной Алексеевной. Анна все находила прелестным, всем восхищалась и начинала чувствовать себя счастливою, но удовольствие ее продолжалось недолго.
В комнату вошла Софья. Она оглядела обновки барышни с видом знатока, похвалила их и затем спросила:
— Это что же, барышня, тетенька вам все подарила?
— Совсем нет, — обиженным тоном отвечала Анна, — это мне купил папенька.
— Папенька?! — удивилась девушка. — Как же это, у вашего папеньки не хватает денег, чтобы платить людям, которые ему служат, а хватает на такие покупки! Нехорошо, барышня: вон вы будете как щеголять, а я уж третий месяц не могу ни копейки дать своей старухе-матери, она чуть с голоду не помирает!
Софья оттерла слезу, показавшуюся в глазах ее, и быстро вышла из комнаты. Анна почувствовала и горе, и стыд. Она поняла, что не имеет права тратить на себя деньги, которые по справедливости должны принадлежать другим; изящные платья и хорошенькая шляпка вдруг потеряли для нее всю свою прелесть; ей показалось, что у нее никогда не хватит духа надевать их, носить их при ком-нибудь, знающем положение отца ее.
Она тотчас же побежала в комнату Матвея Ильича, высказала ему все свои мысли и просила его не покупать для нее ничего больше, пока они не расплатятся с долгами.
— Пожалуйста, оставь ты эти глупые фантазии, — нетерпеливым голосом отвечал Матвей Ильич. — Долги делаешь не ты, а я, значит, и заботиться тебе о них нечего. А одеваться хорошо ты должна, я этого требую! Очень мне приятно прослыть за нищего, который не в состоянии сделать дочери порядочного платья!